Случается, что самые сильные и романтические чувства рождаются в весьма прозаической обстановке. Бывает, даже сам человек не знает, что он будет делать, тем более чувствовать через определённый отрезок времени. Как бы он не планировал своё будущее, некоторые грядущие поступки, мысли и чувства остаются для него неизвестными, и в своё время становятся неожиданностью. Поэтому, мы не можем точно знать, о чём думала молодая, очаровательная девушка, когда она, воодушевлённая предвкушением приятного путешествия, ловко спрыгнула с подножки автобуса на землю и заспешила прочь от пыльной дороги по ветхим дощечкам через канавы, через придорожные заросли, дальше - в поля!

     Утро выдалось довольно жарким, но на свежем воздухе было всё-таки лучше, чем в душном автобусе. У девушки было прекрасное настроение, и она решила пройти последнюю остановку пешком. Тем более, что её, как сказали добрые местные жители, можно было удачно срезать через поля. Но скоро она немного пожалела о своём решении - солнце палило нещадно, а лёгкое платье никак не спасало от зноя. А девушке предстояло еще пересечь необъятное пространство полей, пройти по краю деревни, перейти шоссе и дальше, деревенскими закоулками, дойти до речки. Но сначала - поля, которые раскинулись как чья-то гигантская широкая шляпа, а девушка - всего лишь крохотная песчинка, которую занесло ветром в шов между стыками ткани - туда, откуда видно только небо. Но вот кто-то повернёт головой - песчинка выскочит из шва и покатится к самому краю; не сумеет зацепиться, сорвётся и полетит в неведомое пространство, подхваченная старым другом - ветром.

     После получаса энергичной ходьбы под палящим солнцем, девушка разочарованно обнаружила, что дом стоял не у самой реки, как ей описали. Старый двухэтажный особняк, казалось, стеснялся своего престарелого вида и прятался от молодой игривой речки в тени высоких дубов. Он наблюдал сквозь кроны деревьев за рекой и вспоминал о своей молодости. Когда-то его новая крыша сверкала на солнце не хуже, чем речная гладь, белейшие отштукатуренные стены не уступали в прочности речным берегам. Теперь он устало взирал на пришедшую к нему девушку и ответил ей стариковским дребезжанием, когда она нажала на кнопку звонка.

     - Простите, могу я видеть Николая Германовича? - Несмотря на беззаботное настроение, девушка пыталась быть серьёзной.

     Женщина, открывшая ей, изучала её проницательным взглядом. Наконец, она ответила:

     - Ещё слишком рано. Николай Германович ещё не встал.
     - Ужасно не ловко... - Девушка на мгновенье замялась, - А вы не могли бы сказать мне, во сколько он сможет меня принять? И заодно, не подскажете, где здесь я могла бы провести это время?

     Женщина улыбнулась. Озабоченный вид, с которым девушка произнесла это, показался ей комичным.

     - Конечно, смогла бы, если бы вы хотя бы представились.
     - Ох, извините! Конечно! - Девушка в смущении коснулась лба, как бы пытаясь закрыться от насмешливого взгляда, - Я журналист, газета «Сны Гомера». Понимаете, это моё первое интервью. Я с таким трудом выпросила у редактора эту тему...
     - Мне очень жаль вас, но Николай очень неохотно даёт интервью даже крупным журналам, а о вашей газете я вообще первый раз слышу.
     - Если ничего не получится, это будет провал, - Девушка поникла. Она старалась стоять по-прежнему прямо, но руки то и дело срывались в какой-нибудь разочарованный жест.
     - Вы можете подождать здесь, - Женщина посторонилась, пропуская девушку в дом, - Я вам ничего не обещаю, но если хотите, можете попытаться.

     Девушка вошла в дом. Женщина закрыла за ней дверь и протянула ей руку.

     - Меня зовут Анна, я жена Николая Германовича.
     - Очень приятно. Вероника, - Девушка пожала протянутую руку. В её взгляде снова светился восхищённый оптимизм, присущий только молодости. Она была стройной, среднего, или чуть выше среднего, роста девушкой с прекрасными каштановыми волосами до плеч.
     - Николай всегда встаёт в разное время, но никогда не встаёт слишком рано, - Сказала Анна и гостеприимным жестом показала в сторону гостиной, - Вы можете позавтракать с нами, и у вас будет шанс его уговорить.
     - Спасибо, вы очень любезны!
     - Не за что. Но предупреждаю вас, Вероника, Николай не очень-то жалует журналистов, поэтому будьте деликатны.
     - Я постараюсь, - Вероника разглядывала холл: минимум мебели - только диван и пара кресел, и полотна на стенах. Холсты руки гениального мастера. Здесь эти шедевры просто висят на стенах. Любой из домашних или гостей в этом доме может подойти и запросто прикоснуться к Прекрасному, провести рукой по резной раме, ощутить пальцами лепной узор багета. Великие творения в этом доме совсем ручные, они отдыхают на этих стенах. Здесь им некого боятся, как в холодных картинных галереях, где они вынуждены висеть выставленные и испуганные, под оценивающими взглядами чужих людей. Да, здесь они отдыхают. Дышат и говорят не стесняясь. Здесь их колыбель. А где-то наверху, лежит в постели обычный человек, а не Великий Мэтр в смокинге на открытии выставки. Он сейчас тоже отдыхает, как и его творения. Возможно, он тоже родился в этом доме. Это и его колыбель.

     Вероника заворожено разглядывала картины. Пытаясь, хотя бы взглядом прикоснутся к сокровенным полотнам. Женщина всё это время с интересом наблюдала за ней. Наконец, она осторожно спросила:

     - Нравится?
     - Конечно! Я ведь за этим сюда и приехала, - Ответила Вероника. Она нехотя отошла от полотен и направилась следом за хозяйкой в гостиную.

     Круглый дубовый стол, вокруг него - стулья с высокими спинками, у стены буфет с застеклёнными дверцами. Всё - очень интересной старинной работы.

     Анна склонилась над чем-то, и вдруг запахло горячим и сладким.

     - Скоро будет готово! Я сама пеку хлеб.
     - У вас здесь печь? - удивилась Вероника.
     - Очень маленькая. Мы живём на отшибе, нам трудно каждое утро ездить за свежим хлебом, поэтому я пеку его сама, - Анна уже набирала воду в высокую глиняную вазу, потом поставила вазу на стол и взяла со стула цветы, которые Вероника до сих пор не замечала.
     - Свежие розы, - Анна нежно расправляла цветы в вазе, - Вам нравятся розы?
     - Да. Кому не нравятся розы? - Вероника подошла и вдохнула цветочный аромат. Она как будто попала в детство. Старая мебель, горячие запах сдобы и аромат роз - всё это напоминало ей о бабушкином доме, куда она приезжала летом. Это были самые солнечные дни в её детстве.
     - Не удивляйтесь, у нас кухня и гостиная в одной комнате.
     - Комната довольно большая, - Вероника обошла стол и подошла к окну. Солнце лилось сквозь нагретое стекло тёплым потоком, оставляя на полированном дереве яркие блики. Девушка до сих пор находилась в плену своих воспоминаний.
     - Вы давно живёте в этом доме? - спросила Вероника и положила руки на нагретую солнцем спинку стула.
     - Да, довольно давно. Этот дом раньше принадлежал тётке Николая. После ее смерти дом какое-то время пустовал, потом мы приехали из Чехии и решили поселиться тут. Николай хотел покоя. Для меня здесь тоже нашлось занятие - сад был очень запущен. Осторожно! - Анна достала из печи противень. Воздух в гостиной вновь наполнился сладким ароматом сдобы. Женщина принялась смазывать румяные булочки маслом. Девушка, улыбаясь, наблюдала за ней.
     - Вы прекрасно печёте.
     - Вы ещё не пробовали! - Женщина бросила взгляд на настенные часы, - Уже девять! Пожалуй, я пойду будить Николая, - Анна накрыла противень льняным полотенцем и вышла из гостиной.

     Вероника осталась одна перед вазой с ещё влажными розами и подносом со свежей выпечкой.

     - Здравствуйте! - Раздался сухой бесцветный голос. Вероника посмотрела в сторону двери. В гостиную вошел человек в простои выцветшей рубашке и старых помятых штанах, - Вы Вероника? Анна сказала, что вы ждёте меня здесь, - Он вопросительно посмотрел на девушку. Вероника ужасно смутилась, но решила действовать. Она пошла ему навстречу с протянутой рукой.
     - Да. А вы Николай Германович? Очень приятно!

     Человек осторожно пожал девичью руку крепкой сухой ладонью. Вероника разглядывала его, почти не моргая. Она пыталась найти и отметить для себя неуловимые черты гениальности в его облике. Это может быть особый блеск глаз, манера говорить или просто жест. Но человек был самый обыкновенный. По сильным и чистым рукам можно было бы решить, что это плотник. Простое правильное лицо, русые волосы с незаметной сединой, небрежно накинутая рубашка, трогательные домашние тапочки. Вероника растерялась, и сама уже не знала, что она ожидала увидеть. Все в этом доме поражало: шедевры на стенах в холле, которые она видела только на репродукциях в альбоме. Гениальный мастер, слегка потрёпанный, только что из постели.

     - Вы репортёр? - Спросил Николай Германович.
     - Журналист.
     - Надеюсь, вы не будете меня фотографировать?
     - Нет, не буду, я из газеты "Сны Гомера". Мне поручили сделать очерк об искусстве.
     - Значит, это не интервью? - Мужчина жестом пригласил её сесть. Вероника села за стол. В комнату вошла Анна. Она сразу же направилась к буфету и стала доставать чашки и блюдца. Потом она подошла к столу с большим подносом, заставленным чайными приборами. Николай Германович помог расставить их на столе. Все молчали. Вероника не решалась начать разговор первой.
     - Приехали на автобусе? - Спросила Анна, нарезая лимон, - Да, но последнюю остановку я прошла пешком.
     - Через поля? И стоило идти в такую даль ради какого-то очерка! Можно было бы просто взять альбом с моими работами и написать что-нибудь, не выходя из дома, - сказал Николай Германович.
     - Да, но в альбоме нельзя посидеть с вами вот так вот, за одним столом. Кроме того, я бы хотела посмотреть, как вы работаете, понаблюдать за самим процессом создания картины.

     Николай Германович не ответил. Снова наступило молчание - все пили горячий ароматный чай с лимоном. Вероника понимала, что она заговорила на запретную тему. Ведь все знают, как художники не любят, когда за ними наблюдают во время работы. Теперь приходилось исправлять положение.

     - Понимаете, для моего очерка это очень важно. Для меня побывать в мастерской настоящего художника - всё равно что... пройтись по полю, на котором Бёрнс написал стихотворение о полевой мыши.
     - Девушка, вы пытаетесь взять меня лестью? - Засмеялся Николаи Германович. Вероника тоже улыбнулась - сравнение, конечно, не совсем то.
     - У девушки это первое журналистское задание, Николаус, не будь с ней строг, - сказала Анна.

     Мастерская располагалась на втором этаже. Огромная комната с высоким потолком на южной стороне дома. Кроны дубов приглушали безудержно палящий солнечный свет, поэтому в мастерской было светло, но не ярко. В центре стоял небольшой стол, рядом с ним был установлен развёрнутый к окну мольберт. Вдоль стен, на полу стояли подрамники с готовыми, натянутыми холстами разной величины. В целом, мастерская показалась Веронике пустой - Никакого художественного беспорядка, никаких новых, ещё сохнущих, картин. Удивительно пусто, подумала Вероника, даже не на чем остановить взгляд. Невольно у неё вырвалось:

     - А вы ещё пишите?
     - Мало. В основном, что-нибудь лёгкое. Например, акварель.
     - Здесь не видно ваших последних работ.

     Николай Германович улыбнулся.

     - Вы их здесь не найдёте. Практически всё, что я рисую, я дарю своим друзьям, - Он стоял у окна, сложив руки на груди, и рассматривал девушку, - Давайте лучше поговорим о вашем очерке, какую именно вы выбрали тему?
     - Перспективные темы в живописи и их предпосылки в романтической литературе.

     Тема получилась довольно несуразная, потому что Вероника придумала её только что, наобум.

     - О! - От удивления Николай Германович не удержался на месте и стал прохаживаться по комнате, сложив руки за спиной.
     - Вероятно, вы из очень серьёзной газеты! Но зачем вам наблюдать за работой художника? Очерк на такую тему вы могли бы легко написать, не выходя из библиотеки.
     - Я занималась литературой, но очень мало знаю о художниках. Мне важно проникнуться духом написания картины, почувствовать рабочую атмосферу за мольбертом. Ведь сам процесс, это, своего рода, тоже романтика, даже поэзия! Шорох карандаша по бумаге, потом кисть, ведущая краску и мазок за мазком, оживляющая набросок... Я видела ваши работы на выставке в Вене, мне показалось, из всех художников, именно вы наиболее подходите для этого очерка.

     Николай Германович остановился перед мольбертом, молча глядя на пустой станок.

     - Не могли бы вы рассказать, что вдохновляло вас на такие работы? - Продолжала Вероника. Она сняла с плеча и взяла в руки свою сумочку, - Ведь вас называют самым поэтичным среди художников.
     - Поэтичным? Значит ли это, что я должен подписывать свои работы стихами? Боюсь, вы ждёте от меня чего-то... - Не найдя нужного слова, Николай Германович направился к стене, взял табурет, поставил его перед мольбертом, сел и снова стал рассматривать пустой станок. Вероника, как будто передумав, вновь повесила сумочку на плечо.
     - Но ведь и названия ваших работ поэтичны! - Она сложила руки на груди, - Ещё немного и я буду вам же доказывать вашу гениальность! - Хорошо, что мне сделать для вас? Что-нибудь рассказать, нарисовать? - А вы могли бы нарисовать меня?

     Николай Германович обернулся и внимательно посмотрел на девушку. После короткой паузы он ответил:

     - Нет.

     Снова пауза. Вероника смотрит в пол. Николай Германович сидит перед мольбертом.

     - Тогда расскажите, что в романтической литературе вас вдохновляет.
     - На этот вопрос не так легко ответить. Тем белее, что он для меня немного личный. Своё вдохновение я воспринимаю как откровение свыше, даже если оно приходит от раскрытых страниц. Это очень интимно, как любовь. Вдруг несколько строк рождают в тебе образ, в который ты влюбляешься. И ты начинаешь ходить и повторять эти строки бесконечное количество раз, вызывая в себе этот образ снова и снова.

     Николай Германович сидел на табурете, вполоборота повернувшись к Веронике. Он рассуждал не спеша, немного растягивая слова, как актёр, учивший монолог.

     - Сначала это что-то туманное и неясное, но раз за разом фантазия вырисовывает конкретный силуэт, прорисовывает детали. Способность к фантазированию - один из самых волшебных талантов человека. То, что мы недопоняли, мы можем допридумать! Вспомните средние века: суждение человека о мироздании, о вселенной, даже об обычных физических явлениях - вся наука основывалась на элементарной фантазии!
     - Расскажите лучше конкретный пример из вашей жизни, - Николай Германович задумался. Сейчас он стал необычайно мечтательным, похожим на средневекового мастера, которому пришла в голову несвоевременная идея о создании, например, парового двигателя. Может быть, это и есть истинное лицо его гения, подумала Вероника. Фантазия, мечтательность - вот его музы. Возможно, Леонардо когда-то так же придумывал свой парашют.
     - Пример из моей жизни? Вот самый приятный пример, по крайней мере, для меня. Пусть он даже не подходит для вашей темы. Я познакомился со своей будущее женой, когда был чуть постарше, чем вы сейчас. Мы познакомились случайно, это было большой неожиданностью встретить девушку, которая меня буквально заткнула за пояс. В то время я единственный из своих друзей увлекался поэзией и мог кого угодно завалить стихами, цитатами и подробностями из жизни знаменитых поэтов. И вдруг я встречаю человека... Девушку! Которая м е н я заваливает стихами и цитатами. Она просто не давала мне слово вставить, я был в шоке! Она поразила меня моим же оружием, а я то и дело только смущался, удивлялся и восхищался! Но ведь это же я всех восхищаю и поражаю! Блистаю эрудицией и начитанностью. Она назначила мне свидание и оставила меня поверженного и влюблённого. Время до назначенного свидания тянулось мучительно долго. Я жаждал реванша! Я даже перечитал её любимого Гёте, ведь она немка, чтобы при новой встрече вновь не ударить в грязь лицом. Была задета моя гордость, моё самолюбие! Я жил только мыслью о предстоящем свидании, но она на него не пришла.
     - Как же вы снова встретились?
     - Я пытался искать её, но безуспешно. Я постоянно думал о ней, другие девушки перестали для меня существовать, я мечтал, она снилась мне каждую ночь. Но мое воображение зашло так далеко, что когда мы, снова случайно встретились, я не узнал её. Представляете, не узнать, того, кого искал! Николай Германович грустно улыбнулся.
     - Моя фантазия увела меня от действительности настолько далеко, что я с трудом узнал ту, о которой мечтал. В моих мечтах она была совсем другой.
     - Вы разочаровались?
     - Что вы! Я окончательно влюбился! Моя фантазия создала образ не человека, а Феи, ангела, а я увидел перед собой именно человека, из плоти и крови, с совсем не ангельским характером. И я влюбился в каждый её изъян, и в каждую прелесть.
     - Такой истории можно только позавидовать!
     - Да. Бывает, я вспоминаю её и сам себе завидую, - сказал Николай Германович с грустной улыбкой.

     Вероника рассмеялась.

     Николай Германович не спеша шёл по тропинке вдоль реки. Слева стояли стеной и защищали от солнца дубы и тополя; справа, за поросшим травою обрывом, почти не слышно протекала тихая речка. На несколько шагов впереди него шла Вероника, со своей сумочкой на плече, которую она слегка придерживала при ходьбе рукой.

     Николай Германович думал о своей молодости. И даже сравнивал идущую впереди Веронику с юной Анной. Он вспоминал свой юношеский запал, свою дерзость, благодаря которой он чего-то добился в искусстве; и с горечью осознавал, что все это позади. Лучшие годы жизни прошли. Теперь он, мечтавший когда-то жить в самом центре самого большого города, живёт даже не в деревне, а за окраиной деревни. А девушка, идущая впереди, казалось даже здесь, в этом сельском закутке жизни, дышала пульсацией мегаполиса. Наверняка, она живёт на центральной улице с ее оживлённым движением, светофорами и маленькими, псевдотихими кафе. Для него всё это было позади. Николай Германович чувствовал себя несправедливо старым.

     - Вот хорошее местечко! Давайте здесь посидим, - Вероника показывала на старый сухой ствол дерева, лежащий на самом краю обрыва. На стволе совсем не было коры, он был серым и гладким. Вероника осторожно присела на него лицом к реке и призывно посмотрела на Николая Германовича, который встал рядом в нерешительности, как будто ему было лень вынуть руки из карманов брюк.
     - Садитесь же! У вас здесь прекрасная речка.

     Николай Германович поддёрнул брюки и устроился на другом конце ствола.

     - Вы, наверное, здесь часто купаетесь? Здесь здорово!
     - Теперь уже нет.
     - Почему?
     - Года уже не те...
     - Да бросьте вы! Вы в расцвете лет! - Вероника невольно рассмеялась, глядя на его унылый вид. Николай Германович тоже слабо улыбнулся. Он понял, как комично он выглядит.
     - Ладно, не будем о грустном. Расскажите лучше, что вы сейчас рисуете, читаете, думаете? Какие ваши личные перспективные темы в живописи и их обоснования?

     Николай Германович какое-то время молчал, глядя на спокойную водную гладь.

     - Ничего, - Произнёс он медленно, - И давно уже ничего не рисую. Должно быть, я уже слишком стар...

     Николай Германович понуро опустил голову.

     - В молодости я боялся этого, я с ужасом ждал того момента, когда я перестану писать, Мне казалось, это произойдёт в одно мгновение - однажды я сяду у мольберта и не смогу написать и штриха. Но это произошло очень медленно и гладко - я даже не заметил когда. И только спустя время, я осознал, что больше уже ничего не делаю. В юности, когда я был в затруднительном положении - у меня не было ни мастерской, ни денег, ни красок, ни даже кистей - я мечтал о том, что когда я стану признанным художником, и у меня будет своя мастерская, я стану писать, не переставая, и день и ночь. Но, видимо, достаток и талант не совместимы. Чем лучше мне жилось, тем более я становился мещанином, и, наконец, настало время, когда мне не приходит в голову ничего, кроме слащавых натюрмортов и умилительных пейзажей, над которыми раньше я смеялся.
     - Неужели все так плохо? - Вероника озабоченно глядела на него.
     - Наверно, вы зря сюда приехали. Вряд ли я могу что-нибудь рассказать о перспективной живописи.
     - Вы помните Гейнце?- внезапно спросила Вероника. Николай Германович внимательно посмотрел на неё, как будто только что проснувшись.
     - Что? Артур Гейнце?
     - Вы ведь знали его?
     - Да, но я давно о нём ничего не слышал. Последние раз мы виделись в Стокгольме... Примерно в девятнадцатом году.
     - Значит, вы не знаете, что он пытался покончить жизнь самоубийством?
     - Самоубийством? Впервые слышу!
     - Да. Его нашли на шоссе, где-то между Испанией и Францией. Он протянул шланг от выхлопной трубы в салон автомобиля. Когда полиция его нашла, он был уже без сознания, но его удалось спасти. В больнице, придя в себя, он пожалел о том, что не уехал дальше, где его бы никто не нашёл. Сейчас он пропал, возможно, это снова попытка самоубийства, на этот раз удачная.
     - Его так и не нашли?
     - Нет, - Вероника с решительные видом поставила на колени свою сумочку, но не открыла её.
     - Гейнце... - Тихо, как бы про себя, произнёс Николай Германович, - Кто бы мог подумать! Гейнце закончил Итон, тогда как я был простым самоучкой, я восхищался его образованностью – Гейнце, подающий надежды литератор! Я завидовал его надёжному будущему, в то время, когда я не знал, что я буду есть на ужин и будет ли этот ужин вообще! Самоубийство! Кто бы мог подумать!

     Николай Германович механически тёр лоб ладонью. Сейчас, вспоминая молодость, он казался постаревшим. А сначала, при первой встрече, он показался Веронике удивительно молодым, не сравнить с этой развалиной Гейнце, с которым она встречалась два года назад в римском отеле. Тогда это был уже одряхлевший полысевший мужчина в пропитанной потом рубашке и безвкусном клетчатом пиджаке, пропахшем виски и сигарами; с огромными очками в роговой оправе на носу. Она подкараулила его на стоянке перед отелем душной римской ночью. Той же ночью в такси он дал ей то, что теперь лежало у неё в сумочке. "Это лучшее, что было в моей жизни", - сказал он ей.

     - Помню, как мы разговаривали по ночам в моей убогой мансарде, - продолжал Николай Германович, - Когда он приезжал в Лондон к родителям на каникулы. Он рассказывал мне что-то новое, свежее... Я завидовал ему. Мне казалось, все знания мира просачиваются сквозь мои пальцы, а Артур, как копилка, бережно собирал их.
     - Гейнце писал статьи о перспективных темах в романтической живописи, - сказала Вероника.
     - О да! Он был специалист по темам и в живописи, и в литературе, хотя сам ничего не писал. Но он был острословом, он мог вдохновить кого угодно! В голове у него было всегда множество оригинальных идей, но у него не было ни усидчивости, ни терпения, чтобы воплотить их самому. За всю жизнь он не написал ничего длиннее журнальное статьи.
     - Но он писал довольно длинные поэмы. Его стихи...
     - Что! Стихи? Артуру не хватило бы терпения даже просто подобрать подходящую рифму!
     - Вы не знали, что Гейнце писал стихи? - Вероника внимательно посмотрела на Николая Германовича.
     - Конечно, нет! Никаких стихов он не писал!

     Вероника пораженно молчала, потом она вынула из сумочки маленький томик стихов в темно-красном бархатном переплёте и подала его Николаю Германовичу.

     - Что это?
     - Стихи Артура Гейнце.
     - Не может быть! - Николай Германович открыл титульный лист и прочёл надпись: «В память о молодости, несбывшихся мечтах и старых друзьях. Посвящается Николаю Гану". Невероятно! Гейнце писал стихи. И ничего не говорил ему, своему старому другу, когда они, молодые и пьяные, шатались по ночному Лондону. Гейнце трепался обо всём на свете. Казалось, он не мог утаить ничего личного, все его секреты всегда становились их общим достоянием. Николай знал все подробности его интимной жизни. Да, Артур был порядочным треплом! Странно, что он не поставил в известность Николая. Вероятно, он написал эту книгу недавно и просто не успел рассказать ему. Ведь они не виделись уже восемь лет. Ничего удивительного. Но почему самоубийство? Может быть, второй попытки не было, и Артур сейчас тоже осел где-нибудь в забытой деревушке, на задворках жизни и сочиняет свои стихи, читая их деревенским мальчишкам.
     - Я думала, у вас есть такая же книга, - сказала Вероника.
     - Нет. Я вообще не знал, что Гейнце писал стихи. Наверное, он написал их не так давно и просто не успел мне сказать. Мы не виделись столько лет...
     - Там под каждым стихотворением стоит год его написания. Николай Германович раскрыл книгу наугад. Стихотворение называлось "Туман в полях", довольно длинное - пришлось перевернуть страницу, чтобы увидеть последнюю строчку и дату под ней - 2003 год. Гейнце тогда было всего... двадцать один год - самый разгар их дружбы! И он ничего не говорил!
     - Странно, что вы ничего не знаете об этой книге, - сказала Вероника, - Я надеялась, что вы мне прокомментируете и объясните некоторые стихи. Вы ведь были близкими друзьями?
     - Я бы с удовольствием помог вам, если бы прочел эту книгу.
     - Может быть, сегодня, если вы не сильно заняты? Хотя бы несколько стихотворений!
     - Ладно, я посмотрю, - Николай Германович встал, - Становится душно, наверное, к дождю. Может быть, пойдём в дом? Тем более, скоро обед.

     Вероника тоже встала, повесила на плечо сумочку.

     - Хорошо, давайте поговорим о книге после обеда, а пока оставьте её у себя.

     Анна вышла из дома на задний дворик, где стоял её старенький автомобиль. На ней была немного вычурная панама, которую сама она называла щёгольской. В деревне её узнавали именно по этой панаме - надевая ее, Анна преображалась, она становилась похожа на древнюю модницу. "Для деревни - в самый раз!" - всегда говорила она в ответ на это и шла дальше с высоко поднятой головой.

     Проходя по тропинке между кустами роз, она как всегда касалась кончиками пальцев лепестков и привычно бросала взгляд на яблони - свою гордость. В этот раз между деревьями она заметила ещё фигуры Николая Германовича и Вероники. Они возвращались. Анна помахала им рукой ещё издалека.

     - Я собираюсь в деревню за продуктами, - сказала она, когда они подошли, - Ненадолго. Или, может быть, поедем все вместе? Покажем Веронике местные достопримечательности?

     Вероника с надеждою посмотрела на Николая Германовича.

     - Я согласна! Поедем?
     - Нет, пожалуй, я останусь. А вы езжайте! - Ответил он.
     - Тогда не скучай здесь, Николаус, мы скоро вернёмся! Садитесь, Вероника, - сказала Анна, открывая дверцу машины.

     Вероника направилась к автомобилю. У машины она повернулась и сказала:

     - А вы пока почитайте книгу, ладно? А после мы поговорим.
     - Хорошо, - Ответил Николай Германович. Когда машина скрылась за деревьями, он опустил голову и прочитал название книги, теснённое на переплёте золотом - "Дождь".

...Его русую голову она в руки брала,
Прижимала к груди и трепала.
- А вот я умру, - произносит она
И хочет начать всё сначала.
Ей хотелось, чтоб он её оборвал,
Чтоб сильнее прижался к груди,
Чтоб обиделся, глупой дурёхой назвал -
Обругай, только не молчи!
- А вот я умру! - Повторяет она,
А он всё молчит и молчит...
И вдруг у неё заблестели глаза,
Алый рот весь обмяк и дрожит...

     Николай Германович поднялся в залитую мягким солнечным светом мастерскую. Сел, посреди пустого помещения, на табурет перед мольбертом и положил книгу на столик рядом; взял в руки пёструю от краски тряпку и принялся её неторопливо мять, как бы, вытирая об нее пальцы. При этом он смотрел то на пустой станок, то на книгу, которую написал человек, о котором, как ему казалось, он знал все, но не знал самого главного. Болтливый, язвительный скептик Гейнце был скрытым романтиком. Тайно писал стихи, ничего никому не говоря. Но ведь, кто-то должен был знать, кто-то издавал, печатал эту книгу. В конце концов, должны быть и другие экземпляры. Какой у неё тираж? Он снова взял в руки книжку, открыл последнюю страницу. Сколько людей наслаждались стихами Гейнце? Ничего. Страница была пуста… Предпоследняя страница - последнее стихотворение; начало книги - посвящение, название, первое стихотворение. Никаких данных об издательстве или типографии. Странно... Где Вероника взяла эту книгу? Возможно, отсутствуют страницы. Он снова стал ворошить книгу, ища следы вырванных страниц. Бумага шуршала в руках, как опавшая листва под ногами. Ловкие пальцы шустро перешагивали страницы, как кучки жухлых листьев в осеннем лесу...

     Вдруг он вздрогнул - сквозь шелест бумаги явственно прозвучал крик за окном. Николай Германович прислушался, может быть, ему показалось? Нет - крик раздался снова, где-то далеко за окном звучал звонкий дёвичий голос, затем снова, уже ближе, как что-то, давно забытое! И ещё раз, совсем близко, уже не крик, а шёпот - «Сюда, Николаус!» В груди Николая Германовича всё задрожало, сердце забилось невыносимо быстро. Он неподвижно вслушивался...

     Девушка осторожно пробиралась к воде сквозь камыши. За ней, тщетно стараясь не шуметь, неуклюже двигался парень. Он, шурша опавшими листьями, волочил ноги по холодной земле, ветки предательски трещали под его промокшими насквозь ботинками.

     - Тише! - вполголоса сказала девушка, - Испугаются!

     Когда парень просунул голову между зарослями камышей, девушка показала рукой на другой берег озера.

     - Видишь? Утки! - Сказала она восторженным шепотом. На другой стороне маленького озера, всего в нескольких метрах от них, неторопливо двигались по воде вдоль берега две утки.
     - Та, что побольше, наверное, селезень, - сказал парень. От звука его голоса испуганные утки бросились прочь, крякая и отчаянно молотя крыльями по воде.
     - Здорово! Настоящий селезень! - Всё ещё восторженно, проговорила девушка. Они стояли, пригнувшись в прибрежных зарослях, и смотрели вслед уже скрывшимся в камышах птицам.
     - Вот вы где! - Раздался голос сзади.
     - Артур, ты пропустил самое интересное! - Сказала девушка, - Мы видели настоящих уток!
     - Зато, я слышал их истошное кряканье! - Ответил юноша, - Я замерз как собака, давайте разведём костёр.

     Девушка с молодым человеком вышли из камышей, и теперь все трое пробирались к поляне через редкие, голые кусты. Шли, уже не стесняясь, шурша мокрой опавшей листвой под ногами. В набравших воды, хлюпающих башмаках, во влажных джинсах, продрогшие до костей, но все довольные, хоть и чертовски уставшие.

     - Где мы теперь возьмем сухих дров? - Сказал тот, кого называли Артуром, - Чтобы разжечь костёр, нужна ещё и бумага.
     - Может быть, поищем по карманам, - предложила девушка.
     - У меня ничего нет, - сказал стоявший рядом с девушкой молодой человек, девушка называла его Николаусом.
     - Да, с бумагой у меня тоже плохо, - сказал Артур, - Чёрт! Спички сырые!
     - У меня есть зажигалка, - сказала девушка, - Где пакет из-под еды? Там должна быть бумага. В неё были завернуты бутерброды.

     Нашли пакет. Обёрточная бумага тоже оказалась частично сырой, пришлось обрывать влажные места. В глубине кустов нашлись ветки посуше. Потом все сидели вокруг маленького, сильно дымящего костерка на разложенных по земле куртках, выставив ноги вперёд, к самому огню - пытаясь хоть как-то просушить обувь и рискуя сжечь подошвы. Становилось холодно. По озеру растелился туман. Жиденький костёр не спасал от промозглой сырости вокруг.

     - Пойдём до заправки? - Спросил Артур.
     - Лучше напрямик, сразу на автобус, - сказал Николаус.
     - На заправке есть кафе, - снова попытался Артур.
     - Какая разница - у нас денег только на билеты.

     Когда отошли от костра, вдруг заметили, что стало смеркаться. Костер даже не стали тушить - он так и остался слабо гореть сквозь сумерки, среди темных кустов. Идти пришлось через поле, по колено в высокой мокрой траве. Обувь нагрелась у костра, но высохнуть не успела. Так и шли - в тёплых, но сырых башмаках...

     Наконец, дошли до шоссе и зашагали по мокрому асфальту в сторону деревушки, у которой делал пятнадцатиминутную остановку эдинбургский экспресс. Увидев белеющий во тьме автобус, не выдержали и побежали, боясь не успеть. Заморосил в лицо мелкий дождик. Когда добежали до автобуса, дождь уже неумолимо поливал их; а когда расселись в тёплом освещённом салоне, за темными окнами хлынул настоящие ливень.

     Наконец, молодые люди смогли расслабиться в удобных креслах. Девушка устало положила голову на плечо Николауса. Мокрые волосы прилипли к его шее. Как сказалось, бежали зря - автобус простоял на остановке ещё минут десять. За это время девушка уснула, а немногим позже, в пути, под шум дождя и гипнотическую вибрацию мотора заснул Николаус.

     В Эдинбурге их разбудил Артур, который всю дорогу не смыкал глаз, на улице всё так же шёл дождь. Молодые люди вышли из автобуса сонные, со слипшимися волосами - сразу же продрогли, застучали зубами и принялись натягивать на головы куртки, чтоб спасти от дождя едва подсохнувшие волосы.

     Потом, дрожа от холода, бежали по ночным улицам.

     Вдруг девушка, бежавшая впереди, резко свернула к одному из домов, и забежала в открытый подъезд.

     - Сюда, Николаус!

     Юноша побежал в темный дверной проём следом за ней. Девушка уже поднималась по лестнице.

     - Сюда, Николаус!

     Стараясь сильно не топать в чужом подъезде, он стал подниматься наверх в абсолютной тьме. Осторожно перешагивая ступени, он поднялся на пролёт, еще на один... и попал в её объятия! Девушка прижалась к нему и прошептала - "Давай переждём!" Он почувствовал у лица её губы, которые пылали жаром, но все ещё пахли недавним сном; мокрую щёку - горьковатую от дождевой воды; чувствовал дрожание озябшего тела рядом; мокрые джинсы, которые монолитно обтягивали её холодные бёдра...

     С пахнущих дождём и травами волос горячая капля упала на лицо и, обжигая, побежала вниз по щеке...

     Слеза.

     Николай Германович смахнул большим пальцем предательницу с лица. Стыдливо огляделся и захлопнул книгу.

… - У тебя на лбу синяк! -
Горячие губы прильнули к лицу.
- Я помогу тебе, вот так,
Твою боль с собой унесу...

     Самоубийство.

     Почему же самоубийство? Чтобы избавится от собственных мыслей, Николай Германович стал размышлять о трагической судьбе человека, который казался ему теперь совсем чужим, незнакомым, возможно, у Гейнце была такая же проблема, что и у него самого - он старел. Старость и романтика плохо сочетаются. В таком случае, самоубийство - следствие городской депрессии. В его годы стоило подобрать местечко поспокойнее, как это сделал он, Николай. Только толку от этого мало - ведь он живет здесь как растение, даже, не живёт, а доживает свою, теперь уже никчёмную жизнь... А может быть, это и не жизнь вовсе! Это тоже самоубийство, - трусливое, унизительное самозахоронение Николая Гана. Гейнце хотя бы нашёл сил собрать свои стихи и издать эту таинственную книгу, а он за несколько лет не написал н и ч е г о. И не собирался ничего писать, не мог уже. И даже думать бы об этом не стал, если бы не эта девушка, Вероника, которая невольно напомнила ему о времени и о возрасте...

     - Когда я впервые прошлась по этой деревенской улице, зашла в эти убогие магазины, я пришла в отчаянье! Тогда я подумала, что если мне не удастся поднять сад и обрести продовольственную независимость - мы пропадём! - рассказывает Анна, идущая по-хозяйски широко, в самом центре деревни, - Раньше я просто не знала всех нюансов местной торговли - где что можно купить. Люди за продуктами, да и за всем подряд, ходят здесь не в магазины, а к соседям. В магазинах покупают только инструмент и спиртное. Мне потребовалось время, чтобы к этому привыкнуть.
     - Николай Германович проговорился, что вы немка. Мне казалось, немцы такие люди, в которых любовь к сельскому хозяйству заложена на генетическом уровне. Или, может быть, это старая кровь бюргеров? К тому же вы - садовод. Неужели вам пришлось привыкать?

     Анна улыбнулась.

     - Да, пришлось, Николаус любит думать, что я немка, хотя на самом деле я полячка немецкого происхождения. А садоводом я стала не из любви к сельскому хозяйству, а от одиночества и блеклости жизни. В юности я жила в крупном городе с родителями, которые предоставили меня самой себе, и жилось мне тогда довольно тускло и бесцельно. Я много читала, но книги - просто бумага, какими бы мудрыми они не были. А мне хотелось чувствовать в руках не мертвые страницы, а что-нибудь живое, тёплое, осмысленное. Животных я не люблю; цветоводство - слишком декоративно! Пришлось бы работать или на рынке, или в магазине - сплошное обывательство! Так я выбрала романтическое садоводство.
     - А когда вы познакомились с Николаем Германовичем?
     - Я занималась садоводством только до нашей встречи, которая стала переломным моментом в моей жизни. Я, девушка, мечтающая вырастить свой английский сад, встретила английского парня, впрочем, как позже оказалось, русского, который восхищённо слушал, как я плохо читаю стихи. Сначала я решила, что он издевается надо мной, но он стал всерьёз говорить о поэзии и рассказывать что-то о живописи - сначала он не сказал, что он сам художник! Тогда я поняла, что во мне что-то изменилось. После нашей встречи я стала больше думать о себе, работать над собой. Если раньше я читала стихи про себя, то после этого стала читать их только вслух - чтобы улучшить дикцию. И я так увлеклась собой, что забыла о свидании, которое сама ему назначила. Представляете?

     Женщина и девушка не спеша возвращались к оставленной машине, беседуя по дороге. Анна в прекрасном настроении оживлённо рассказывает о себе. Вероника задумалась и идёт молча.

     Проходя мимо стоявшего на остановке автобуса, Вероника неожиданно спрашивает:

     - Этот автобус едет в город?
     - Да, это последний дневной автобус. Следующий будет вечером. Вы сможете уехать после семи часов, - Отвечает Анна.
     - Знаете, я, наверное, поеду на этом, - Вероника неловко смотрит в сторону.
     - А как же обед? Разве вы не останетесь? Николай Германович ждёт, по-моему, вы хотели поговорить о какой-то книжке...
     - Теперь это уже не важно, - Вероника опускает голову и смущённо касается рукой лба, как бы закрываясь от удивлённого взгляда Анны.
     - Мне нужно кое-что вам сказать... - начинает она снова, но умолкает.
     - Что-нибудь важное?
     - Да, - Вероника заметно нервничает, - Видите ли, я не журналист, и мне не нужно делать очерк об искусстве.
     - Тогда кто же вы? - Женщина ещё не знает, сердиться ей или удивляться.
     - Я простая студентка. Видите башню университета? - Вероника показала рукой в сторону, но Анна даже не повернула головы. Она неподвижно стоит и пристально смотрит на девушку.
     - Зачем же вы приехали? Разыграть нас?
     - Понимаете, это было важно лично мне!
     - Вы солгали!
     - Не могла же я сказать, что я простая студентка! Вы не стали бы меня и слушать.
     - Никакие благие намерения не оправдывают ложь!
     - Теперь, зная, какие вы прекрасные люди, я искренне сожалею о том, что солгала, - Вероника чувствует себя снова маленькой девочкой. Ее только что привезла к дому полицейская машина. У крыльца её встречает мать с красным от слёз лицом. Она нервничает - ей хочется выругать дочь, но при посторонних она не решается сделать это. Мать берёт её за плечи, смотрит ей в лицо и говорит - "Зачем ты так далеко ушла? Я ведь говорила тебе! Зачем ты меня расстраиваешь?"

     Анна разочарованно качает головой. Некоторое время они стоят молча, потом женщина говорит официальным тоном:

     - Ваш автобус. Не опоздайте.

     После этого она разворачивается и быстрым шагом направляется к автомобилю.

     - Прощайте, - Почти шепчет сорвавшимся голосом девушка ей вслед.

     У автомобиля Анна обернулась.

     - А газета? Про газету вы выдумали?
     - Нет! - Закричала в ответ Вероника. Она ухватилась за этот вопрос как за спасительную соломинку, - Это чистая правда! "Сны Гомера" - наша университетская газета! И я состою в редколлегии!
     - Прощайте, - Проговорила Анна и села в машину. Через мгновение она промчалась мимо остановки, на которой так и стояла девушка, смотря вслед её автомобилю.

     Дождь начался, когда Анна подъезжала к дому. Первые капли как слёзы побежали струйками по стеклу, через которые, как сквозь волшебную призму, мир вокруг менялся, окрашиваясь в тоскливые серые тона. Пейзаж, пролетающий за окном машины, стал однотонным, серо-белым.

     Расстроенная женщина, не замечая падающих на неё тяжёлых капель, прошла к дому. Вошла, оставила пакеты прямо в холле и принялась звать мужа.

     - Николаус! Ты дома? Мне нужно тебе кое-что сказать!

     Ответа не последовало. Женщина решительно поднялась наверх. Когда она открыла дверь в мастерскую, ей показалось, что сидевший там мужчина вздрогнул. Но она не придала этому значения.

     - Николаус, мне нужно тебе кое-что сказать! Знаешь, что я узнала...
     - Не сейчас, - Равнодушно оборвал её муж.
     - Но это важно!
     - Пожалуйста, позже.

     "Рисует, - подумала Анна, - хорошо, тогда скажу после обеда". Она спустилась вниз, перенесла пакеты с продуктами на кухню. "Почему я так нервничаю? - думала она, - ничего страшного не случилось, нас разыграла девчонка. Жестокая шутка, и только!" Она резкими движениями раскладывала продукты по полкам в холодильнике. Вдруг прогремел гром - как долго одерживаемое рыдание и дождь, наконец, обрушился с неба, как река, прорвавшая плотину. Капли бесцеремонно застучали по крыше, стёклам и листве. Так приходит, не спрашивая, только Счастье, или Горе, или... дождь.

     "Черт! Ведь она сначала мне даже понравилась! От этого всё кажется ещё более мерзким! Так играть на чувствах! Вот чему сейчас учат в университетах".

     Небо затянули густые тучи, от этого в комнате стало совсем темно. Анне пришлось включить свет. С электрическим освещением сразу наступил вечер.

     В кухню неслышно вошёл Николай Германович. Он встал в дверях и произнёс:

     - Я пойду прогуляюсь.
     - Куда? Ты с ума сошёл! На улице ливень! - Анна растерянно смотрела на него.
     - Не волнуйся, я просто посижу на крыльце.

     Он вышел.

     Анна устало присела на стул. "Девчонка и его выбила из колеи, - думала она, - наверное, всучила ему какую-нибудь отвратительную книжку. Интересно, где эта книга сейчас?"

     Анна поднялась наверх, в мастерскую.

     На столике у мольберта она нашла небольшое томик в красном бархатном переплёте; раскрыла его на титульном листе и прочитала: "Артур Гейнце. Дождь". Женщина в задумчивости пролистала томик, - "Разве Артур писал стихи? Когда мы последний раз его видели, по-моему, он спивался. Его довела эта журнальная подёнщина! Получил прекрасное образование, но всё, на что его хватало - дешёвые статьи! На Николауса так подействовала эта книга. Гейнце всегда плохо на него влиял! К тому же, девушка тоже назвалась журналисткой. Наверняка, она изучает журналистику в своём университете. Нужно всё-таки Николаусу рассказать..."

     С этой мыслью, Анна спустилась вниз и вышла на крыльцо.

     Никого.

     Только ливень хлестал с прежней силой. "Возможно, он у задней двери", - мелькнула мысль, и Анна отправилась туда.

     Опять никого.

     Анна схватила плащ, выбежала на улицу под мощные потоки воды и побежала по лужам вокруг дома.

     Она нашла его на берегу реки, сидящего, под проливным дождём, на старом бревне в одной рубашке. Николай Германович неподвижно смотрел на дождевую зыбь, идущую по реке, подгоняемую порывами ветра. Анна умоляюще встала перед ним.

     - Николаус, пожалуйста, пойдём в дом.

     Он поднял голову и посмотрел на неё тяжёлым стариковским взглядом.

     - Ты знаешь, почему мы с Гейнце покончили с собой?
     - О, господи! Что ты говоришь?
     - Гейнце был прав, когда говорил, что если человек перестал мечтать - он не стоит последнего червяка...

     Анна ошарашено глядела, как по его лицу стекают струйки воды, и впитываются в уже бесформенный ворот рубашки.

     - Если человек не хочет стать Богом... - Николай Германович вдруг закашлялся. Анна подошла к нему вплотную и снова сказала:
     - Николаус, пожалуйста...

     Он попытался встать, но домашние тапочки скользили по мокрой траве, смешанной с глиной. Жена помогла ему - она обняла его за пояс и они не спеша направились к дому.

     Той же ночью.

     Анна осторожно, стараясь не скрипеть, приоткрыла дверь в мастерскую, где царил полумрак. Николай Германович что-то энергично набрасывал на мольберте при тусклом свете ночника, взятого в спальне. Теперь он казался заметно постаревшим - усталая фигура стала немного грузной. Тяжёлая рука с трудом, уже без былой лёгкости, наносила штрихи. Седые волосы слиплись в неясный ворох.

     - Ты почему не спишь? - Спросил он, даже не посмотрев на дверь.
     - Можно, я посижу здесь? - Спросила Анна.

     Николай Германович не ответил. Она подошла к стене, поплотнее закуталась в одеяло, в котором пришла, и села на корточки, опершись спиной о стену. Николай Германович, не обращая на неё внимания, продолжал рисовать. Потом вдруг схватил лист, смял его и бросил на пол. Взял другой, что-то нарисовал и снова смял. Потом ещё...

     Там они и встретили рассвет - Николай Германович между кучками смятых листов, а Анна на полу, в полусне, завёрнутая в одеяло.

4 Апреля 2001г.

На главную